Информационный портал Института Литературы и искусства имени Мухтар Ауэзова

Много лет тому назад,
Как предания говорят,
Жил в краю Жидели-Байсын
Именитый старец один,
Бай из племени Конрат,
А по имени Байбори.
На богатства его посмотри:
Вот жирнокурдючных овец
Ровно девяносто гуртов,
Вот верблюды среди песков –
Девяносто тысяч голов.
А среди поемных лугов
И не сосчитать табунов
Необъезженных скакунов.
Там, в одной Стороне над рекой, –
Вороной табун, а в другой –
Белоснежный, а там – гнедой.
Был добычлив бай и богат,
Всем в краю Жидели-Байсын
Был на зависть его удел.
Одного старик не имел:
Он бездетен был, говорят.
Если нет у тебя детей,
Что прискорбней доли твоей?
Был бы младший у бая брат –
Он и младшему был бы рад.
Брат бы старший у бая был –
Он бы небо благодарил.
Братьев не было у него,
И грустил он и тосковал.
Одинок был бездетный бай.
Был с ним в дальнем родстве
Култай Да какое это родство?
На восьмидесятом году,
Взоры устремив на восток,
Бай сказал:
– Из мира уйду,
Как явился в мир, одинок,
Не достигнув мечты своей,
От жены не прижив детей.
Сына мне судьба не дает,
И чужие казну возьмут,
И чужие пожрут мой скот.
Сына нет у меня, сына нет,
Сына нет –
Вот причина бед!
Многодетные все подряд
Сверху вниз на меня глядят,
Повелительно говорят.
Перед богом я слезы лью,
Проклинаю долю свою.
Избегают меня друзья.
Бесполезно дело мое.
Ослабело тело мое,
Сто недугов меня гнетет,
И хожу я, словно слепой.
Воска мягче кости мои.
Издеваются за спиной
Надо мною гости мои.
Жизнь горька и пуста моя.
О ребенке мечта моя,
Без него я жить не могу.
Кто бездетен – у всех в долгу.
По кочевьям идет молва –
Нет, мол, у Байбори детей,
И меня такие слова
Пронимают до костей.
Мне на свете веселья нет.
Не рождаться бы мне на свет!
Слезы Байбори проливал,
Днем и ночью он горевал.
Всем, кто видел его печаль,
Причитанья слышал его,
Было старого бая жаль.
О Култае речь поведем.
У Култая была раба.
У рабы какая судьба?
От рассвета и дотемна
Собирала кизяк она.
Сына бог ниспослал рабе.
Взял его Байбори себе
И богатый устроил той
С козлодранием и борьбой.
И сказал:
– Хоть и не родной,
Мне в утеху наследник дан.–
И назвал ребенка – Ултан.
Вот каков был этот Ултан:
Грудь его со скирду была,
В горло мог войти караван.
Шея – крепкая, как скала.
Ухо каждое словно щит,
Нос приплюснут, будто разбит.
След, что в землю вдавит нога,
Точно место для очага.
Рот – огромный. Во рту – клыки,
Как наточенные клинки.
Подбородок – словно утес.
Взор угрюм и полон угроз.
Каждая глазница – зиндан.
Вот каков был этот Ултан.
И Ултан, когда подрос,
Оказался змее под стать.
Престарелых дедов своих –
Байбори и Култая он
Стал бесплодными обзывать,
Гонит старых из юрты вон:
«Дуракам не к лицу почет,
Ни к чему, говорит, вам скот».
Аналык, жена Байбори,
Плачет от зари до зари,
Жалуясь:
– Проходят года,
За бедою спешит беда,
Нам отрады ни капли нет,
Нет нам радости никакой.
Если вспомнишь меня, мой свет,
Если мой одобришь наказ.
То к Азрет-султану вдвоем
Мы на поклоненье пойдем,
И святой не отвергнет нас,
Даст оплот и щит,
Чудо совершит,
Обновит нам плоть…
А не даст господь –
На дороге степной
Мы умрем с тобой.
Соглашается бай с женой,
Одного барана берет,
Остальной разгоняет скот,
Плачет над своею судьбой,
Собирается в дальний путь,
Открывает сундук с казной,
Половину казны раздает,
Половину берет с собой.
Нагрузил верблюда старик,
Приторочил ценную кладь,
Кошмами-коврами покрыл.
Плачет старая Аналык,
Белый свет старикам не мил.
Собрались они в среду в путь,
Ни на что не могут взглянуть,
Слезы льются у них из глаз,
Лица побледнели у них.
Весь аул сошелся в тот час.
Люди следом идут, скорбя,
Бьют себя кулаками в грудь:
Как мы будем жить без тебя
И без доброй твоей жены?
Багровеет закатный дым,
Будто кто костер ворошит.
Солнце лебедем золотым
В огневое гнездо спешит.
В полумгле на одном из холмов
Люди, как Стожары, стоят.
– Добрый путь тебе, будь здоров!
Пусть мечта свершится твоя! –
Отбывающему кричат.
Горько плачет Аналык:
– Пересох у меня язык.
В сердце у меня сто заноз,
Кожу прожигает слеза.
У обоих стали от слез
Перламутровыми глаза.
Стонет бай заодно с женой,
Словно каркает в час ночной
Бесприютный ворон степной.
И бредут старики, бредут,
О потомстве речи ведут,
А другой тревоги нет.
Там пустыня, пустыня тут,
А другой дороги нет.
Сорок дней пути
По пескам идти,
Жадный ветер залижет след.
Ни жилья в пустыне глухой,
Ни следа на земле сухой.
Ночью темной – ни огонька
Не мерцает издалека.
Негде старикам отдохнуть.
Солнце ослепляет их днем,
Жгучим опаляет огнем.
Бесконечным кажется путь.
Дал обет несчастный старик
Всю пустыню пройти пешком,
И бредет, бредет босиком
По глухим пескам напрямик.
А за мужем вслед – Аналык.
В кровь изорваны ноги их
Крючьями колючек степных.
Так брели они многие дни,
И вконец истомились они.
Стало старым невмоготу.
День один им осталось идти.
От мазара за день пути
Поглядели – идут хаджи.
Бай сказал жене:
– Покажи
Этим людям наше добро,
Подели его пополам
И отдай половину им.
Примут золото-серебро –
Наш с тобою смиренный дар –
И молитвой помогут нам.
Вот Азрет-султана мазар.
Старики семь дней провели,
Не вставая с черствой земли,
Жалобно вопя и молясь.
Ждали знака – не дождались,
Встали – далее поплелись.
От одной святыни к другой
Побрели, потеряв покой.
В Кара-Тау гробниц не счесть.
Кто подаст им благую весть?
А могила Баба-Ата
В те далекие времена
И проста была, и бедна.
Не лежала на ней плита,
Изукрашенная резьбой.
Не было ограды вокруг,
Стены не вздымались, крепки,
Купол не сиял голубой.
За два – за три дня старики
Сделали гробницу такой,
Как стоит она и сейчас
Посреди пустыни скупой –
Цель путей и отрада глаз.
Мастерам всей своей казной
Заплатили они за труд
И опять по степи бредут.
Посмотрели они вперед –
Горный кряж впереди встает.
Вот они на гору взошли,
Вот ступают на перевал.
Голубую даль старики
Озирают из-под руки.
Озеро сверкает вдали,
Словно горный хрусталь заиграл,
Бьют горячие ключи,
Возмущая водную гладь,
И темнеют карагачи,
А колючка у ключа –
Чуть пониже карагача –
Перепуталась, переплелась.
Как пробиться сквозь эту вязь
К ледяной, прозрачной воде?
Плачут старики и кричат
Пуще брошенных верблюжат,
И колючку плечами рвут.
Вдруг вонзился колючий прут
Баю старому в лоб, и вот
Поглядели –
Кровь не течет!
– Чудо! Чудо! – кричит Аналык.
– Чудо! Чудо! – твердит старик.
В самом деле:
Кровь не течет!
И тогда головной платок
Аналык разорвала,
И за лоскутком лоскуток
В жертву духам предков она
Принесла,
Потрясена,
Прутья бережно разобрала,
Обвязала их все подряд,
В кучу камни потом сгребла
И, свершив старинный обряд,
У воды огонь разожгла,
Расстелила на ночь палас.
Байбори совершил намаз,
Обратясь лицом на восток,
И с женой на палас возлег.
Спят паломники тихим сном,
И огнем золотым горя,
На востоке встает заря.
Тут на сером осле верхом,
Следуя господним путем,
Появляется человек.
Он, по-видимому, святой.
Посох он сжимает рукой,
Шуба у него на плечах
Золотою крыта парчой,
А чалма его точно снег.
И, расталкивая стариков,
Говорит святой человек:
– Знаю, знаю не хуже вас,
Что вам нужно, двое калек.
Вы оставили мирный кров.
От могилы к могиле вы
Заметались в степях сухих.
О потомстве молили вы
Вседержителя и святых.
У святых такое житье:
Каждый знает дело свое.
Но пришлось нам собрать совет,
Ибо всем нам покоя нет
От стенаний ваших и слез,
Всех в раю всполошили вы.
Я тогда предложенье внес –
К вашим жалобам снизойти,
Вам, бесплодным, в беде помочь,
Даровать вам детей двоих,
Ниспослать вам сына и дочь.
Восемьдесят восемь святых
Праведных пророков своих
И сто тысяч без десяти
Шейхов, поддержавших меня,
Выслушал Аллах всеблагой,
К нашим просьбам слух преклоня.
Эй, убогий, глаза открой!
Отвори, убогий, свой слух!
Я, из рая посланный вниз,
Небожитель Шашты-Азиз,
Возвещаю: первенец твой –
Будущий батыр удалой.
Имя дай ему – Алпамыс.
Ни огнем его не спалить,
Ни свинцом его не пробить,
Ни мечом не перерубить,
Вечно будет он молодой.
А сестре его имя дашь,
Как Аллах велел,– Карлыгаш.
Ты теперь вставай, Байбори,
Подымай свою Аналык
И творца возблагодари!
Встали тотчас же с ложа сна
Байбори и его жена
И склонились перед святым,
Восклицая: Благодарим!
Нас дарами осыпал бог,
Да и ты, пресвятой, помог! –
И склонились они перед ним,
И парчовой шубы клочок
Оторвали на талисман,
И святой растаял, как дым,
Как предутренний туман…
И пошли старики домой
С легким сердцем, легкой стопой.
Аналык вслед за мужем шла,
Озираясь, как волк молодой,
И была Аналык тяжела,
Стало все не по сердцу ей,
Есть привычное не могла,
И сказала: Любимый мой,
Аналык попала в беду:
Я от голода пропаду,
Не могу баранину есть,
Не могу джейранину есть,
Вижу: вот казы, вот карта ,
Но открыть не могу я рта,
Не дает мне есть тошнота.
Ты когда-то батыром был,
Был исполнен великих сил…
Вот бы ты мне что подстрелил,
Вот чего бы хотела я:
Леопарда бы съела я!
И тогда вскричал Байбори:
– Правда ли, о свет моих глаз,
О, стелившая мне палас,
Что не пусто чрево твое?
Дай возьму, как прежде, ружье.
Леопарда я застрелю,
Прихоть я твою утолю!
И вошли они в лес густой,
И пошли по тропе лесной,
В чащу самую забрели,
Где сгустился зеленый свет,
И на узкой лесной тропе
Отыскали звериный след.
Леопард зарычал вдали.;
Близко Байбори подошел,
Стал с ружьем за древесный ствол;
Притаился бай, и тогда
Показался пятнистый зверь.
Очи будто бы из стекла,
Лоб округлый, как пиала.
В звере дикая мощь была,
Но конец ей пришел теперь.
Выстрел лес вековой потряс,
Пуля в сердце зверю вошла.
Байбори к нему впопыхах
Подбегает с ножом в руках.
Зверя переворачивает он,
Нож на ружье подтачивает он
Закатав рукав,
Тушу распластав,
Лезвие кровью смачивает он,
Шкуру вспарывает ножом,
Внутренности достает
И голодной своей жене
Сердце с печенью отдает.
Аналык их печет в огне,
И щекочет ей ноздри дым,
Набегает слюна во рту,
Ждать ей больше невмоготу;
Мясо выхватив полусырым,
Жадно есть его принялась,
Рвет резцами,
Наелась всласть,
Разгорелась, что маков цвет,
Став моложе на сорок лет…
В путь обратный они пошли,
Добрели до отчей земли,
Возвратились вместе в аул,
И в краю Жидели-Байсын
Их встречало племя Конрат,
Привечал их и стар и млад…
И узнали они тогда,
Что умножились их стада
И что их сундуки полны,
Как и встарь, золотой казны.
Ходит Аналык, тяжела,
И полна, румяна, бела,
Словно молодица она.
Бедрами играет Аналык,
Плавно выступает Аналык.
Словно кобылица она,
А в утробе шевелится дитя,
Выйти из темницы хотя.
Девять месяцев, девять дней
Сын в утробе ее лежал,
Наливаясь, как сладкий плод.
И желанный день настает.
Срок приблизился. В сердце ей
Боль ударила, как кинжал.
Зубы стиснув, муку тая,
Аналык прилегла тогда.
В русле высохшего ручья
Выступила живая вода,
Забурлила и потекла,
Как весенний поток с горы.
Сына Аналык родила.
И возрадовался отец,
И гостей пригласил на той.
Гости шли толпа за толпой,
И для них девятьсот овец,
Девяносто жеребят,
Девяносто верблюжат
Бай зарезал, как говорят;
В девяноста юртах народ
Мясо ест и хмельное пьет.
Тешит бай гостей дорогих,
Одаряет шубами их.
Раздает коней молодых,
И овец и коз раздает,
И теряет подаркам счет.
Без даров никто не уйдет.
А кому не дают – крадет.
А еще два года спустя
В мир пришло другое дитя:
Дочку Аналык родила.
Дочка, словно луна, была,
И светилась ее краса,
И струилась ее коса,
Поглядишь – и душу отдашь.
Как велел Шашты-Азиз,
Сына нарекли Алпамыс,
А сестру его – Карлыгаш.
Пусть беспечно детство идет,
Пусть счастливо дети растут!
Мы стихи прерываем тут.
В те же времена жил-был бай Сарыбай из рода Шекты. У него тоже долго не было детей. Еще за много лет до рож¬дения Алпамыса и Карлыгаш Байбори не раз беседовал с Сарыбаем, и оба говорили:
– О, если бы бог дал нам детей, одному мальчика, а дру¬гому дочку, мы бы тогда сосватали их и, вырастив, поженили. Наши мечты исполнились бы тогда, и мы спокойно ушли бы из этого мира.
И вот жена Сарыбая родила дочку. Ее назвали Гульбарчин.
Тогда Байбори и Сарыбай, став сватами, съели вдвоем овечий курдюк и выпачкали друг другу лицо мукой. От них и пошел этот обычай.
Но как-то Сарыбай подумал:
«Мой будущий зять единственный сын у отца. Если он умрет, моей дочери по закону придется стать женой злого Ултана. Пока не поздно, откочую в лучшие места, увезу свою дочь». И он откочевал со всем своим родом Шекты из Жидели – Байсына.
Алпамысу исполнилось десять лет. Он стал управлять на¬делом.
Был Алпамыс очень сильный. Мальчики, с которыми ему случалось драться, умирали от его удара. И люди боялись выпускать детей из юрт.
Однажды Алпамыс искал кого-нибудь из ребят, чтобы поиграть, и никого не находил. Тут он увидел старуху, сидя¬щую на умреке – ткацком станке. Возле нее на земле спал мальчик. Алпамыс подошел и стал будить мальчика.
– Вставай, будем играть! – сказал он и так толкнул мальчика в бок, что тот сразу умер.
Старуха поднялась и сказала Алпамысу:
Умер мой единственный сын,
В этом ты виноват один.
Чем невинных детей губить,
Взял бы ты свою Гульбарчин.
Не дал дочь тебе Сарыбай
И покинул родимый край. –
Так она говорит ему.
И в ответ ей – сын Байбори:
– Слов твоих я в толк не возьму,
Что сказала ты? Повтори!
Все, что мы рассказали вам,
От нее Алпамыс узнал
И домой по своим следам
Быстро, как джейран, побежал.
Что-то он кричал на бегу;
По горящим его щекам
Горьких слез водопад хлестал.
И в отцовскую юрту вдруг
Он влетел, обидой гоним,
И разбил ударом одним
Сорокааршинный сундук.
Взял он лучшую из кольчуг,
Взял еще исполинский лук,
С киноварным древком копье,
Меч на поясе золотом,
Щит под стать мечу и шлем.
А потом
На поемный луг
Побежал за добрым конем.
Но уходят от него
Резвоногие скакуны,
Не поймал он ни одного –
И, как прежде, они вольны
Подымать летучую пыль
И топтать по степям ковыль.
Алпамыса взяла тоска,
И заплакал батыр в тоске.
Но чубарого конька
Он увидел невдалеке.
У, какой некрасивый конь,
Некрасивый, паршивый конь!
Без хвоста и без гривы конь!
Молвит конь:
– Садись на меня.
Лучше ты не найдешь коня!
Алпамыс: – На такого сесть
Не велит богатырская честь.–
И конька уздечкою – хвать!
Глядь – конек перед ним опять.
– Надевай на меня узду,
От тебя я не отойду.
Я – судьбы несравненный дар,
А зовут меня Байчубар.
Два незримых сильных крыла
Мать-земля мне чудом дала. –
Как хватил уздечкой джигит!
Но как вкопанный конь стоит,
Тычется в плечо головой,
И от ярости сам не свой,
Тут конька подхватил батыр
И швырнул его на такыр,
А конек не свалился с ног,
Как железный, стоит конек,
Алпамыс, хоть и знатен был,
Но взлелеял его народ,
Он разумно мог рассуждать,
И подумал: «Так бог судил.
Не судьба ли коня мне шлет?» –
И взглянул на коня светло,
Наложил на него седло,
И пустился в далекий путь,
Никому не сказав о том.
Облегает кольчуга грудь,
И на поясе золотом
Меч гремит, и красным копьем
Грозно потрясает джигит.
Байчубар как птица летит,
И земля дрожит под конем.
За день этот конь из коней
Путь двенадцатидневный берет,
Столько взял за двенадцать дней,
Что другой не возьмет и в год.
Конь, как шомпол, под седлом
Вытянулся по прямой.
Смотрит всадник – пыль столбом
Подымается над землей.
Видит он издалека –
По степи дымятся костры,
Лагерем стоят войска.
Их несметный строй осенен
Шелком полосатых знамен
С полумесяцами на них.
За войсками увидел он
Целый город шатров цветных.
К ним прямая дорога шла.
У дороги плита видна,
Широка и что снег бела,
И на той плите – письмена.
Алпамыс, наклонившись к ней,
К белой, словно сахар, плите,
Множество прочел новостей.
Чтобы это письмо понять,
Обратиться следует вспять:
Многочислен калмыцкий стан,
В стане всех сильней Караман.
В Гульбарчин он давно влюблен.
К Сарыбаю явился он
И сказал ему: – Сарыбай,
В жены мне Гульбарчин отдай!
А еще мне плати налог –
Десять тысяч голов скота! –
Дочь отдать Сарыбай не мог,
Караман, мол, ей не чета!
Не хотела и Гульбарчин
Караману женою стать,
И в злосчастный полдень один
Ей пришлось из дому бежать.
Но родной Жидели-Байсын
Был далек, как счастье само.
И тогда на камне седом
Написала она письмо:
«Если этим степным путем
Будет проезжать Алпамыс,
Он опустит голову вниз,
И прочтет, что я напишу,
И узнает, чем я дышу».
Написав на плите письмо,
Повернула в обратный путь Гульбарчин,
Сарыбая дочь,
И от слез не могла вздохнуть
И бежала целую ночь.
Это видел всесильный бог:
«Почему бы ей не помочь?»
Так подумал бог – и помог.
Алпамыс подъехал к письму,
Все открыло письмо ему.
А тем временем Гульбарчин
Возвратилась к отцу назад,
И тому Сарыбай не рад.
Пристает к нему Кдраман,
Говорит калмык-исполин:
– Подавай невесту мою,
А не то я в твоем краю
Подчистую вырежу скот!
– И колено себе грызет,
И рычит, словно зверь, и дик
Карамана железный лик.
Алпамыс письмо прочитал.
Справедливость он почитал,
И отважен был и упрям,
И не мог уступить врагам
Дорогой невесты своей,
Любящей его Гульбарчин.
Путь, бегущий среди степей,
Влек его, и широк и прям,
И помчал его конь вперед.
Конь пространство, как воду, пьет
Вихрем мчит его по степи.
Встретится джигиту казах –
Земляку и честь и почет,
Скажет он, как в чужих степях
Дочка Сарыбая живет,
Можно ль верить ее письму?
Встретится джигиту калмык –
Бой придется принять ему,
Головы ему не сносить!
Алпамыс к луке приник,
Извивается, точно змей,
Острый меч – драконий язык –
Держит в крепкой руке своей,
Подымает к облакам
И, гневясь, грозит врагам.
Долго он не сходил с седла,
Словно он прикипел к седлу…
Пыль столбом поднялась вдали,
Рать калмыцкая без числа
Покрывает лицо земли.
Алпамыса ярость берет,
Он в железо одет, как в лед.
И тогда говорит батыр:
– Вот я нападаю один;
Супротив меня целый мир,
Сто скорбей и семьсот кручин.
Обращаюсь к тебе, Аллах,
Может быть, за час до конца.
Умоляю тебя в слезах –
Заступись за мать и отца,
За сестру мою Карлыгаш,
Остающуюся без меня,
За народ обиженный наш
И за весь Жидели-Байсын!
Поручаю тебе коня.
Черной гибелью мне грозит
Воинов бесчисленных вид.
Одинокому помоги,
Окружают меня враги.
Как бы громко я ни вопил
– Горя воплями не излить.
У меня не достанет сил
Силы вражеские разбить.
Девушку добывает копье.
Самый сильный берет ее.
Унижение – не для меня! –
И, на стременах привстав,
Алпамыс охлестнул коня,
– «Алатау!» – закричав,
Алатау – клич родовой,
Алатау – гул грозовой
Неоглядный потряс простор,
Докатился до синих гор.
В этот самый час, наконец,
Гульбарчин вернулась домой.
Спрашивают мать и отец:
– Где была ты и что с тобой? –
Тут ушей Гульбарчин достиг
Алпамыса клич грозовой.
– Твой батыр начинает бой.
Слышишь, милая, львиный рык? –
Говорят ей отец и мать
И давай ее целовать.
Алпамыс, как на стадо волк,
Налетает на вражий полк.
Толпы делит надвое меч –
Светло-синее острие,
Золотая рукоять.
И с оттяжкой рубит джигит.
Только кровь под мечом шипит
И слетают головы с плеч.
Под метелью каленых стрел
Алпамыс невредим и цел.
Байчубар удалой в поту –
Словно марево над песком,
Словно молния на лету,
То в одном краю, то в другом, –
Алпамыса назад – вперед
По пути батыров несет.
На незримых крыльях парит.
Быстрый, как камышовый кот,
Налетевший на жадных крыс,
Ловко бьет врагов Алпамыс.
И тогда один из врагов,
В ляжку раненный копьем,
Издавая протяжный стон,
Поскакал в Караманов стан,
И пронесся между шатров;
Перед ханом упал ничком,
Прохрипев: – О хан Караман,
О, законной власти пример,
Ты в деснице мошной своей
Держишь луноподобный мир.
Знай – из отдаленных степей
Прилетел могучий батыр.
Он еще молодой джигит.
Но кровавый он правит пир.
Весь твой храбрый полк перебит.
Я видал его пред собой.
Глянь! Он ранил меня в бедро.
В рану можно вложить ведро…
Он – о хан! – батыр не простой.
Он кричит: «Гульбарчин возьму!»
Что ж ты позволяешь ему
Наших братьев давить конем,
Бить мечом и разить копьем? –
Впал в великий гнев Караман.
– Где, – кричит, – мой конь вороной?
Где, – рычит, – мой меч боевой?
– Жаждой мщения обуян.
Он ревет, как верблюд весной,
Завывает, как зверь лесной.
Дико озираясь кругом.
Надевает шишак с пером,
С маху он садится в седло,
Брови черные хмурит зло,
Скачет на коне вороном,
И на холм взлетает стрелой.
Трупов не перечесть под холмом,
Столько их накрошено там!
И потряс Караман клинком,
Черным гневом налит и дик,
Замычал Караман, как бык,
И мычанье его, как гром,
Пронеслось по лону земли,
Разнеслось средь степей-равнин.
И, услышав ужасный звук,
У звенящего родника
Уронила кувшин из рук
И заплакала Гульбарчин:
– В час недобрый в эти места
Бог для жизни послал меня.
Погубила моя красота
Алпамыса – любовь мою!
Не спасет джигита броня.
Он падет в неравном бою! –
С этим словом она
Птичкой к полю боя спешит.
Перед Гульбарчин, как луна,
Блещет ратной сталью джигит.
Алпамысу не до нее,
К бою изготовился он:
Красное наперевес копье,
Взор на недруга устремлен.
И взметнулась Гульбарчин,
И запричитала она,
Невниманием оскорблена:
– На меня не глядит
Милый мой джигит,
Но да будет его звезда
Выше всех небесных светил!
А погаснет она, тогда
Следом я упаду без сил.
Обернись, Алпамыс, взгляни!
Если ты сгоришь в огне –
Значит, время сгореть и мне!
Алпамыс Гульбарчин в ответ:
– Если жалко тебе меня,
То не надо стоять, мой свет,
В бранный час впереди коня.
Это знак дурной, Гульбарчин.
Уходи домой, Гульбарчин!
Слабым женщинам не дано
Выводить из боя мужчин.
Если соединиться в одно
Нам с тобой судьбой суждено,
Со звеном сойдется звено,
И никто не разделит нас,
Не погибну я в трудный час.
Слезы вытри! Домой иди!
Наберись терпенья и жди!
И, услышав эти слова,
Лучшие на свете слова,
Гульбарчин повернула вспять,
Чтобы милого дома ждать.
– Где казах? – кричал Караман,
– На чубаром коне казах?
Я, великий калмыцкий хан,
Превращу его в тлен и прах!
К небесам подымает взор
Алпамыс, молодой боец:
– С поля чести бежать позор!
Наставлял меня мой отец,
Чтобы в битву я не вступал,
Ибо слаб я еще и мал.
Прав отец, в том сомненья нет,
И сюда на свою беду
Я пришел – и держу ответ,
И отсюда я не уйду.
Пусть я мал, но зато я смел!
И пока он так горевал,
И пока он так говорил –
Отворял уста, затворял,
И пока его конь стоял
И копытами землю рыл,
В это самое время вдруг
К Алпамысу подъехал враг
И хватил дубиною так
Алпамыса по голове,
Что любой бы упал с седла
И валялся мертвый в траве,
Кап-гора бы в землю вошла,
Если б тот удар приняла.
Алпамыс был невредим,
Лишь погнулась шлема крепь,
Лишь чубарый дрогнул под ним
И понес Алпамыса в степь.
Караман, по следу гоня,
Хлещет вороного коня.
«Эй, джигит, уйди от него,
Милости не жди от него!
Не копьем он возьмет, так мечом
Не уйдешь от него нипочем!
Берегись, Алпамыс-джигит!» –
Встречный ветер в уши свистит.
Алпамыс взмолился коню:
– Не гневись, что тебя гоню.
Вынеси меня в широту,
Подыми меня в высоту!
Дай увидеть родимый край!
Заступись за долю мою!
Если ж я погибну в бою.
Ненасытному воронью
Трупа моего не отдай,
Матери, отцу принеси –
Вот, мол, ваш загубленный сын!
Чести у людей не проси,
Если ты вернешься один
Без меня в Жидели-Байсын!
Караман вороного бьет.
Пот по шее коня течет.
Гневается Караман:
– Что потеешь ты подо мной,
Что, тебя пробирает дрожь?
Будь ты проклят, конь вороной!
От чубарого отстаешь!
Или вес мой тому виной?..
Конь летел, как ветер степной
– Караманов конь вороной,
Конь летел, как ветер степной,
Байчубар быстрее летел:
Он вытягивался струной,
Воздух он разрывал стрелой,
Ветер громко в ушах свистел
У батыра и у коня.
– Груз тяжел! – сказал Караман,
И сорвал он кольчугу с плеч,
И тяжелый отбросил меч,
И шишак, от ярости пьян,
За мечом и копьем швырнул.
Скачки бешеной грозный гул,
Сотрясает землю кругом,
И летит безоружный хан
На своем коне вороном.
А что хан безоружен стал,
Сразу понял чубарый конь –
Алпамысов конь, конь-огонь.
Понемногу замедлил ход,
И догнать себя он дает.
И нанес удар Алпамыс,
Точно сокол, прянувший вниз.
Издает он клич боевой,
И уходит: мол, я не твой!
И, зубами скрежеща,
Вороного стегая сплеча,
Караман, точно волк, за ним
Мчится по горячим следам,
Злобой и тоской одержим:
«Расплатиться бы с ним сейчас!
Мне схватиться бы с ним хоть раз!»
Вновь батыр налетает вдруг
И наносит удар мечом,
И второй наносит потом.
Хан, лишившись обеих рук,
Валится с коня кувырком,
И дырявит степь шишаком,
И под острым жалом копья
Взвизгивает хан, как свинья.
Алпамыс ему говорит:
– Побежденному смерть и стыд!
Девушку добывает копье.
Кто сильней, тот берет ее!
На холмах окрестных в ряд
Два народа стеной стоят,
Два народа стоят стеной,
Смотрят люди на этот бой,
Говорят: – Был хан не умен,
Зря оружие бросил он.
Люди, если идут на суд,
Краснобая с собой берут,
А когда выходят на бой,–
Меч надежный берут с собой!
Безрассуден был Караман!
Алпамыс коня осадил.
Он дрожал от избытка сил;
Как кипящий в котле металл.
Гнев еще в груди клокотал,
И светился зубов оскал,
Меж его обветренных губ.
Словно волк средь стада овец,
Озирался он и рычал.
Всех страшил молодой боец.
Под седлом Байчубар плясал,
С шеи пот на бабки стекал.
Конь кусал и грыз удила,
Был копыт его грозен стук,
Грудь раздулась, точно бурдюк,
И жарка, будто печь, была.
Понемногу конь поостыл,
И тогда к невесте своей
Алпамыс-батыр поспешил.
К ней бежит чужой и родной
С самой радостной из вестей:
«Скачет-скачет суженый твой,
Алпамыс – батыр удалой!
Выходи навстречу скорей!»
Дудки, трубы свистят, поют,
Алпамысу честь воздают.
Люди, радуясь, в бубны бьют,
Славят все его торжество,
Избирают ханом его,
И ведут в золотой шатер,
И усаживают на ковер,
На подушки-пуховики,
Всячески угождают ему.
И пока у очагов
Поварихи снуют в дыму,
Варят жирный пахучий плов,
Рубят, режут, жарят, пекут, –
Девушки за невестой бегут,
К жениху ведут Гульбарчин.
Весела, легка и стройна,
Ласточкой влетела она.
Словно лань, скромна и тиха,
Села справа от жениха.
Самовары кипят-кипят,
На узорчатых скатертях
Блюда с угощеньем стоят
Белый сахар, мед в пиалах,
И казы, и карта, и жал –
Все, чего бы гость пожелал,
Все на свадьбе сегодня есть.
Гульбарчин разливает чай,
Тешит, угощает гостей,
И любимого невзначай
Обжигает огнем очей.
Игры завела молодежь,
И когда наступила ночь,
Стало им резвиться невмочь.
Спать всем хочется – невтерпеж,
Дрема склеивает глаза.
Гости разбрелись по шатрам,
На подушках уснули там.
Одолел их свадебный хмель.
Полог был в золотом шатре,
Пуховая за ним постель.
Подошел к постели жених:
Так идет олень на заре
Плавным шагом на водопой,
Так среди просторов степных
Конь красуется удалой.
А невеста медлит, бледна,
И как белый лебедь она.
Говорит ей жених, шутя:
– Где твое богатство, дитя,
Золотая твоя казна?
Дай мне цели моей достичь! –
И в ответ ему Гульбарчин:
– Все бери. Я – твоя жена.
Ты – навеки мой властелин! –
И, как сокол, берущий дичь,
Он влечет свою Гульбарчин.
Алпамыс, покарав калмыцкого хана, оставил властвовать в этих местах своего тестя – Сарыбая.
После тридцатидневного тоя, сорокадневного веселья, Алпамыс решил возвратиться на родину и, собрав людей, испросил на это разрешения. Народ, посоветовавшись, отпус¬тил его. Сарыбай проводил дочь и зятя в далекий путь.
За ними следовал караван из сорока верблюдов, навью¬ченных казной и золотой юртой, полученной Алпамысом в приданое.
Когда батыр возвратился в свое кочевье, он узнал, что в его отсутствие калмыцкий хан Тайшик угнал все табуны ста¬рого Байбори.
Потеря скота огорчила старика больше, чем могла бы огорчить его потеря близкого человека. От горя он слег. И когда Алпамыс с молодою женой предстал пред ним, сказал:
– Пропадом пропади, Алпамыс!
С глаз долой уйди, Алпамыс!
Даром ты родился на свет!
От тебя мне защиты нет.
Не упас ты меня от бед.
Хан Тайшик, этот злобный пес,
Все добро у меня унес.
Больше нет у меня казны!
Он угнал мои табуны,
Он похитил моих овец.
Снаряжай погоню, наглец,
Все, что отнял хан, отбери!
А не то тебе – не отец
Именитый бай Байбори.
Табунов, отар не вернешь –
На чужбине в рабстве сгниешь!
И отцу Алпамыс в ответ:
– Больно слушать мне речь твою.
За Тайшиком двинусь вослед,
Табуны твои отобью,
Отыму казну! Если ж нет –
Пусть я сгину в чужом краю,
Пропаду, в темнице сгнию!
На коня положу потник,
Поскачу я в Тайшиков стан, –
Но тебя за воротник
Тут же схватит злодей Ултан.
На коня положу потник…
Но тебя стережет твой рок,
Скоро, скоро наступит срок:
Ты погибнешь, сирый старик,
От Ултановых цепких рук.
Пять кобыл – вот его цена,
А свое он возьмет сполна! –
И пока батыр говорил,
Распалил он собственный пыл.
Разъярился батыр, как лев,
Распрямился, рассвирепев.
Вот уже готовый в поход,
Он в железо одет, как в лед.
Разъярившийся Алпамыс
Жалобы Гульбарчин отверг
И оставил ее в четверг.
И созвал Алпамыс свой род,
И сказал Алпамыс:– Мой род!
Я пускаюсь в дальний поход,
Я иду в чужую страну
Покарать Тайшикову рать,
Оставляю отца и мать,
И сестру мою Карлыгаш,
И беременную жену.
Я прошу их оберегать!
Верю, что когда я уйду,
Не допустишь ты к ним беду,
Их добра врагам не отдашь.
Ты, мой род, – их оплот и страж,
Попечения лучший пример.
Если ж у моей Гульбарчин
Без меня народится сын,
Назови его – Жадигер! –
Так проговорив, Алпамыс
Край покинул родимый свой,
Начал путь полугодовой.
Едет, едет батыр верхом
На чубаром коне своем,
Солнце над его головой
Блещет, как венец золотой.
В ночь, когда Алпамыс выехал в степь, хан Тайшик увидел сон. Встревоженный им, хан поднялся утром на башню и обращаясь к народу, сказал:
– Выслушай меня, о народ!
Нынче ночью я видел сон.
Этот сон мне душу гнетет.
Что же мне предвещает он?
В наши темные времена
Опасаться должно и сна.
Мне приснился черный верблюд.
Он беснуется предо мной,
Брызжет черной своей слюной,
А из глаз у меня текут
Слезы тяжкие, как свинец.
И привиделось мне во сне,
Что с меня скатился венец,
И верблюд его растоптал.
Лев тогда предо мной предстал,
Разметал мой город родной,
Завладел моею страной
И меня разлучил с женой.
Он мужчин превратил в рабов,
Мужних жен – в безутешных вдов,
И пятой своей истолок
Приближенных моих в песок,
И рабов моих разогнал.
Мне приснился грозный батыр,
Красотой удививший мир.
Был он ловок, мудр и хитер.
В плотных веках он прятал взор.
Вижу: близится он ко мне,
Скачет на чубаром коне,
И в ушах у меня звучит
Частый топот конских копыт.
Чей, скажите мне, пробил час?
Кровь течет у меня из глаз.
Алый мак расцветет в горах,
А сорвут – превратится в прах.
Все мы, все – у судьбы в руках!
Уж не Алпамыс ли боец
Сбить с меня задумал венец,
Хочет нашу рать
В кровь и грязь втоптать,
Страшный мне готовит конец?
Если я всю мою казну
Под ноги батыру швырну,
Будет ли из этого толк?
Если взять всех моих коней
И погнать к нему поскорей.
Будет ли из этого толк?
Если дочь мне ему отдать
И сказать ему: «Ты – мой зять»,
Будет ли из этого толк?
Или эдак и так Хана вашего враг
Разорвет, как ягненка волк?
Народ ответил хану Тайшику:
– О господин хан Тайшик! Не напрасно говорят: «Сон – помет лисы». Ничего дурного этот сон не предве¬щает.
Хан сказал:
– Нет, нельзя пренебрегать этим сном. Подумайте и скажите, как предотвратить беду.
И народ не знал, что ответить хану. Тогда одна старуха, по имени Мыстан:
От роду имевшая триста лет,
Евшая вареную кровь в обед,
Встречных бранившая на чем стоит свет,
Богом проклятая с первого дня,
Со взором, исполненным адского огня,
Ростом в аршин и четыре вершка,
С пастью, как щербатое горло горшка,
С головой рогатою, с гадючьим языком,
С кошачьим задом и собачьим хвостом,
Сказала хану так:
– О мой падишах! Как это ты решил отдать единствен¬ную свою дочь Каракоз своему врагу Алпамысу?
У меня есть сын,
У него кривая душа,
На башке у него – парша,
По щекам у него стекает гной,
Смешивается с соплями и слюной.
Выдашь дочь за моего сынка –
Прахом разлетится твоя тоска,
Связанным доставлю Алпамыса тебе.
Ибо я – опора в твоей судьбе.
Хан ответил ей:
– Хорошо! Привези мне связанным моего врага, и я выдам свою дочь за твоего сына.
После этого старуха Мыстан велела разбить за городом у дороги сорок разноцветных шатров. В каждый из них она распорядилась посадить по одной девушке. А на голове у девушки пусть будет жаулык . И каждая девушка пусть возьмет в руки бутылку водки.
А сама Мыстан вышла навстречу Алпамысу, выбрала камень у дороги и сидит там.
Алпамыс по степи скакал
И увидел Тайшиков стан,
Пить хотел, родника искал,
Глядь – перед ним старуха Мыстан:
По земле катается,
Плачет, надрывается,
За ноги хватает коня.
– Эй, батыр! Пожалей меня!
Пожалей меня! Пожалей!
Сорок удалых сыновей
Я вскормила грудью своей.
Хан Тайшик меня погубил,
Хан Тайшик их всех перебил.
Я, как роза в саду, цвела,
А теперь я – прах и зола,
Серая дорожная пыль.
Я, как вольный сокол, была,
Хан Тайшик мне сломал крыла
И закинул меня в ковыль.
Я молилась, чтоб ты пришел,
Хану отомстил за меня.
Конь твой статен, и меч тяжел,
И крепка у тебя броня.
Я прошу тебя отдохнуть,
А потом ты продолжишь путь.
Сокол ясный, сойди с коня!
Пожелав его обмануть,
Водки наливает она.
– Вот вода: свежа, холодна…
Если жаждешь, так пей до дна!
Пьет батыр, а что – не поймет,
Вода не вода, мед не мед,
Только кровь горячит,
Горло жжет…
А старуха рядом стоит,
Что-то шепчет, что-то бубнит.
– Погляди – вон сорок шатров!
Ждут тебя в шатрах – сорок вдов,
Сорок вдов сыновей моих,
Сорок уточек молодых.
Ты поспи у них, отдохни!
Уж давно скучают они!
И поверил ведьме джигит –
Мнимой жертве зол и обид,
Стремя он подставляет ей.
Но хозяина конь мудрей:
Разозлился тут Байчубар,
Ведьму он лягнул, что есть сил.
Так лягнул, что наземь свалил.
Полежала Мыстан в пыли,
А потом привстала с земли,
И шипит, как змея, браня
Проницательного коня:
– Ну, сынок, одер у тебя!
Он предаст позору тебя,
Захромает на четыре ноги,
Бросит одного средь врагов,
И тебя заарканят враги,
Доведет тебя твой конь до оков!
Ты – трава моя – горный андыз!
Ты – трава моя – озерный жалбыз!
Ты послушайся меня, Алпамыс!
Ты послушайся, красавец, меня,
Заведи себе другого коня,
Статного и чистых кровей,
А чубарого немедля убей! –
Вот ведь что сказала Мыстан!
Очень гневался Алпамыс,
Брови хмурил и ногти грыз,
И коня решил извести.
Молод он и доверчив был.
Меч он выхватил из ножон,
На коня замахнулся он…
Байчубара бы он убил,
Долю бы свою погубил,
Только не совершилось зло:
С неба сорок старцев сошло.
Старцы отвратили удар,
И остался жив Байчубар.
Меч глубоко в землю проник, –
Был он и тяжел и велик,
И батыр с огромным трудом
Из кремнистой земли извлек
Светлый и змеистый клинок,
И заплакал горько потом,
Устыдясь пред верным конем.
Спину, как змея, изогнув,
Наклонив свой горбатый клюв,
Забежала ведьма вперед
И невесток мнимых зовет:
– Выходите из шатров,
Поспешите, сорок вдов!
Гость приехал молодой!
Предложите гостю кров,
Поднесите гостю плов,
Напоите ключевой
Освежающей водой!
И на этот хриплый зов,
Платья пестрые надев,
Выбегают сорок дев,
Сорок стройных мнимых вдов,
И в объятья гостя приняв,
Бережно снимают с седла,
И несут на руках в шатер,
И сажают, потупя взор,
На цветистый мягкий ковер,
На подушки-пуховики,
Водку в очередь подают,
Улыбаются и поют.
Губы алы, брови дугой,
Все прекрасны, как на подбор,
И одна стройнее другой.
Сорок девушек – сорок вдов
Из кочевий и городов
Ростом все друг дружке под стать.
Однолетки они, видать.
Среди них была Каракоз –
Дочка ханская, радость глаз,
Благородная роза роз,
Из алмазов лучший алмаз.
Вот явился ей Алпамыс.
Поняла она, что пред ней
Самый настоящий батыр.
И пока еще длился пир,
Стал ей этот батыр милей
Матери родной и отца.
К милому, любовью больна,
Трижды приближалась она,
Но не молвила ни словца.
В сердце ей вошло сто заноз,
Обезумела Каракоз.
И вечерний час наступил,
Высыпала звездная пыль.
Алпамыс в это время пил
Водки сороковую бутыль.
И сморил его тяжкий хмель.
– Пей до дна,– говорит Мыстан.
– Пей, батыр! Ты еще не пьян!
Душно здесь,– говорит ему
И приподнимает кошму.
Жаркий, душный ветер подул,
Алпамыс упал и уснул.
Будто на привале верблюд,
Спит, храпит, лежит недвижим.
А шайтаны, братья Мыстан,
Так вокруг него и снуют,
Прыгают, смеются над ним,
Радуясь проделкам своим.
Подошла к нему Каракоз
И стройна и лицом бела,
Всех шайтанов отогнала,
Молвила, охрипнув от слез:
– Алпамыс, для чего ты пил?
Ты, батыр, себя погубил!
Приказала тогда Мыстан
Сей же миг шатры разобрать
Был один шатер, как тюльпан,
Два другие вишням под стать,
Этот красен, тот синеват,
Был шестой, как слива, лилов,
А седьмой из этих шатров
Был зеленый, как изумруд,
А восьмой, точно пестрый сад…
На батыра их все кладут,
На один другой громоздят.
Навалили сороковой –
Черный с дымно-красным шатер,
И Мыстан своею рукой
Над батыром зажгла костер.
Вьется пламя, клубится дым,
А батыр лежит невредим,
Знать, не властен огонь над ним.
Увидали с высоты
Башен города Тасты,
Что внизу костер горит;
Караульщики бегут,
Смотрят, а в костре – джигит;
И они его берут.
И пока он крепко спит,
Обвязав ремнем сто раз,
Хану тащат на показ,
А Мыстан за ними спешит.
И возрадовался Тайшик:
Кто во сне столь могучим был,
Наяву перед ним возник,
Грубым сыромятным ремнем
Крепко связанный и без сил.
А старуха вьется змеей.
– Ты доволен ли, падишах?
Разве плох был замысел мой?
Враг теперь у тебя в руках!
– Я доволен тобой, Мыстан! –
Веселясь, отвечает хан.
Созывает гостей на пир,
Скатерти велит он стелить,
В барабаны и бубны бить,
Трубачам-дударям
Трубить,
Палачам –
Алпамыса убить!
Рубят пленника палачи,
Но ломаются их мечи,
Палачи стреляют в упор
Из кремневых ружей в него –
Не берет его ничего.
В глотку льют Алпамысу яд,
Утопить батыра хотят,–
Но нельзя его отравить,
И нельзя его утопить,
И от сна нельзя разбудить.
Спит батыр молодецким сном
И похрапывает притом.
– Как с ним быть? – говорит Тайшик, –
С малых лет я казнить привык,
В казнях я понимаю толк,
Но такого я не видал,
Не слыхал еще никогда,
Чтобы человека не брал
Ни огонь, ни острый топор,
Ни змеиный яд, ни вода.
Как батыра в конце концов
Переправить в край мертвецов?
Если не уморим его,
Всех нас не минует беда,
Может сбыться мой страшный сон…
Кто мне даст ответ на вопрос:
Чем нам пленника извести?
Дочка ханская Каракоз
Алпамыса хочет спасти;
Говорит: – Гони палачей!
Не помогут здесь палачи.
Алпамыса мне поручи
На семь дней и на семь ночей.
Я измыслю ему конец!
Подозрителен был отец,
Не поверил дочке своей,
И надумал калмыцкий хан
Алпамыса бросить в зиндан –
В яму черную глубиной
В тридцать девять с третью аршин,
Узкогорлую, как кувшин.
Крышку – прочь!
И черно, как ночь.
Зазияло земли нутро.
Поглядишь – не видать ни зги…
По дороге шумной толпой,
Алпамыса катят враги,
Словно пушечное ядро,
Бьют ногами, плюют в него,
И бросают вниз головой
В непроглядный мрак гробовой.
Но, летя во мрак, Алпамыс,
Как бадья в колодце, повис
И пошел потихоньку вниз,
Потому что в нутро земли
Сорок праотцев снизошли,
Подхватили его на лету,
Опустили его в темноту,
И, на нем развязав ремни,
В небо возвратились они.
И очнулся бедный джигит,
Оглянулся – темно кругом,
Понял он, что в яме лежит,
Что в ловушку пойман врагом,
Что его провела Мыстан,
Что его не спасла броня,
Что лишили его коня,
Что проклятою ведьмой он
До погибели доведен.
И воскликнул тогда батыр:
– Стыд и горе! Терпенья нет,
Ниоткуда спасенья нет.
Потерял я стремя мое,
Боком стало время мое,
И на свете я не жилец.
Без благословенья отец
Отпустил меня в дальний путь,
Вот и гибну бесславно я.
Мне на материнскую грудь
Больше головы не склонить,
Больше на сестру не взглянуть,
Обречен я в зиндане гнить.
В яме я лежу недвижим,
Брошен я в могилу живым.
Тяжко в темноте погибать!
Плачу я в земле глубоко.
Для того ли, милая мать,
Я сосал твое молоко?
Голодно мне,
Холодно мне
В черной яме на самом дне.
Солнце я увижу иль нет?
Выйду ли отсюда на свет?
Вдруг в зиндане стало светло,
Словно под землей рассвело,
Словно солнышко там взошло.
Некий светоч, будто алмаз,
Засиял в глубине земли,
Рассыпая стрелы лучей.
К Алпамысу в тот горький час
Духи предков его сошли
И сказали: – Ты не умрешь.
Перед правдой бессильна ложь. –
Молвили такие слова
И рассеялись, как туман.
А исчезли они, и вот
Кошка прибегает в зиндан
И в зубах лепешку несет.
И зовет ее Алпамыс:
– Подойди поближе, кис-кис!
– И мурлычет кошка, поет
И лепешку ему сует.
Съел лепешку джигит –
И сыт.
Кошка пленника веселит,
Пляшет, песни мяучит ему,
Никогда не наскучит ему!
Все, чего бы он ни желал,
Кошка-умница достает:
И казы, и карта, и жал,
Белый сахар и желтый мед;
И придумывать ей не лень
Игры новые что ни день.
Крепнет пленник день ото дня.
И пока его мощь растет,
Вспомним Байчубара-коня.
Добрый конь хозяина ждет:
Всех, кто спереди подойдет, –
Искусает конь, изорвет.
Всех, кто с тыла зайти рискнет, –
Излягает он, изобьет.
Никому не сладить с конем.
Кормят ли его ячменем,
Крупным ли пшеничным зерном,
Байчубар не ест нипочем,
Поят ли водой –
Свежей, ключевой –
Байчубар не пьет, сам не свой.
Великанов целая рать
К Байчубару тогда пришла,
Байчубара хотят седлать, –
Байчубар не хочет седла,
Балуанов – не сосчитать,
А могучий и верный конь
Их таскает взад и вперед,
Одного об другого бьет,
Их таскает вперед – назад,
И, ломаясь, ребра хрустят,
Головы подряд
Ядрами летят.
Тут разгневался хан Тайшик,
И литейщиков, слесарей,
Мастеров-кузнецов позвал,
И железный сарай воздвиг.
Был сарай ни велик ни мал,
Ровно семь аршин шириной.
На воротах – замок стальной.
Взяли Байчубара на цепь,
И втащили в сарай силком,
Не пускают на волю в степь,
Не дают ногой шевельнуть,
Держат день и ночь под замком.
Очень скупо корму задав,
Издеваются над конем,
Чтоб сломать его гордый нрав,
Чтоб ходил под ханским седлом
А виновница стольких бед,
Злоумышленница Мыстан,
Перед ханским лицом представ,
Говорит: – О великий хан,
Падишах мой, ты дал обет,
Клятву ты при всех произнес –
Мне в невестки дать Каракоз.
Час пришел, ясноликий хан,
Сочетаем наших детей!
Кроткую рабыню свою
Обмануть и думать не смей,
Не удастся тебе обман!
Настает условленный срок.
Дочку обряжай, падишах!
Если умолчать о паршах,
Чем тебе не зять мой сынок?
Ты теперь ему будешь тесть.
Это, хан, не малая честь!
И, услышав эти слова,
Все сказали: – Она права!
Отвечает, вздыхая, хан:
– Был обет без обмана дан,
Что ж, я выполню свой обет,
Только сроку дай девять лет,
Дай окрепнуть им, подрасти!..
Будет детям по двадцати –
Мы устроим свадебный той
С козлодранием и борьбой,
А пока – мы сваты с тобой;
За добро я добром воздам,
Я – опора твоим делам,
Щит – преклонным твоим годам.
Слову ханскому свято верь,
Будь спокойна, ступай теперь!
Убедил ее,
Проводил ее,
Отворил перед нею дверь.
День да ночь – сутки прочь.
Сказ мой с правдою схож точь-в-точь.
А теперь я вам,
Дорогим друзьям,
Расскажу про ханскую дочь.
Вот стоит она пред отцом.
– Я к тебе, отец, со словцом.
Дай мне юрту – надежный кров,
Я поставлю ее в тени
Яблонь, вишен и тополей.
Дай сто холощеных козлов
Дочери любимой твоей,
Пусть себе играют они
И меня веселят игрой.
А еще прошу – для услуг
Дай, отец, мне сорок подруг,
Девушек – ровесниц моих.
И зимой и летней порой
С ними будет мне веселей
Средь лугов, средь гор и степей.
Мне в степи, отец дорогой,
Искушений – соблазнов нет.
Проживу я там девять лет,
А потом возвращусь домой.
Раз нельзя говорить «парша»
И другого мне нет пути,
Пусть смирится моя душа!
Я согласна замуж идти!
Хан доволен. Без лишних слов
Он отдать Каракоз готов
Сорок девушек для услуг,
Сорок юрт и сотню козлов.
Он у Тас-Булака велит
Юрты в тесный поставить круг,
И чтоб ни единый джигит
К Тас-Булаку не приходил,
Не мешал бы играм подруг,
Не топтал бы девичий луг!
Вот проходит за годом год,
И в степи Каракоз живет,
И купаются в летний зной
В Тас-Булаке сорок подруг,
Брызжутся хрустальной водой…
Но не радостно Каракоз,
И бледна, и смутна она,
Словно молодая луна.
Потеряла сон и покой,
Терпит тысячи горьких мук,
Проливает потоки слез,
Бродит по степи день-деньской,
Ищет, кто бы помог в беде,
Рассказал, указал бы, где
Алпамыс-батыр заточен,
Где в неволе томится он,
Где его темница-зиндан?
Бродит по степям, по горам
Безутешная Каракоз.
А за ней, по ее следам,
Поспешают сорок подруг,
И у них в газельих глазах
Удивление и испуг:
Что ей нужно в горах, в степях?
Может быть, недужится ей?
Не призвать ли врачей,
Ворожей?
Раз к ручью девицы пришли,
Чередою, как куницы, пришли,
Из кустов выскакивает вдруг
И врывается в девический круг
Сын Мыстан, с дубинкой в руке,
Голоногий и в кепеше-колпаке,
Сшитом нарочито для того,
Чтобы люди не заметили парши.
Льнет к подружкам:
– До чего ж вы хороши! –
Он повязан, точно бабушка, платком,
Чешется и ходит ходуном.
И, печально глядя на него,
Дурачок! – вздыхает Каракоз, –
Только стыд бы муж такой принес!
Валят девушки его на бережок,
Прочь срывают бабушкин платок,
Прочь сбивают колпачок-кепеш
И хохочут, заприметив плешь.
И бежит дурак,
Потеряв колпак,
От насмешниц далеко за Тас-Булак.
Так на лоне отчей земли
Девушки семь лет провели,
Пролетели годы, как сон.
Шла их золотая пора,
Будто на баяне игра.
Не видали они родных,
И никто не бывал у них.
Даже с матерью и отцом
Каракоз утратила связь;
Думала она об одном.
Сердцем к Алпамысу стремясь,
Вся она любви отдалась.
Если бы его разыскать!
Встречи ощутить благодать!
Вспомним и о других делах.
Вспомним о холощеных козлах,
Тех, что дочке хан подарил.
Пас козлов пастух Кейкуат;
Он растил их семь лет подряд,
Так поил их, так их кормил,
Что, как шелк, лоснилась их шерсть,
Что любой, точно лошадь, был.
И у каждого золотой
Погремок на шее гремел.
Хан-отец на свадебный той
Приберечь тех козлов хотел.
И однажды случилось так:
У зиндана, где Алпамыс
В заточенье семь лет провел.
Разыгрался один козел,
Разбежался, что было сил,
И тяжелую крышку сбил,
И на роге одном повис,
Повисел и свалился вниз.
К яме подошел Кейкуат,
Крикнул, задыхаясь от слез:
– Алпамыс, ты слышишь меня?
Отдавай мне козла назад!
А не то, пастуха браня,
Будет гневаться Каракоз!
Говорит Алпамыс ему:
– Вот что я скажу, Кейкуат:
Хоть тебе не хочу я зла,
Но тебе не отдам козла.
Лучше перебросай подряд
Ежедневно по одному
Всех твоих питомцев, пастух!
Тело укреплю я и дух,
Распрямлю свой могучий стан,
И покину этот зиндан,
Где в страданьях провел года.
Пред тобой не буду в долгу,
Осчастливлю тебя тогда,
И во всем тебе помогу.
Кейкуат рассердился и сказал:
– Хотел бы я знать, как это ты, лежа под семью пласта¬ми земли, можешь меня осчастливить? А вот я и в самом деле могу лишить тебя последних остатков твоей жизни!
С этими словами Кейкуат прикатил к яме мельничный жернов и сбросил его вниз.
Алпамыс подхватил жернов и выбросил его из зиндана. Жернов с гуденьем пролетел над головой Кейкуата, и пастух до смерти перепугался. Тогда он сказал себе:
– Исполню просьбу пленника. Это могучий батыр! Если суждено мне погибнуть – погибну, а если останусь в живых, Алпамыс наградит меня.
И Кейкуат стал ежедневно бросать Алпамысу по одному козлу.
Однажды Кейкуат подошел к яме и крикнул:
– Эй, Алпамыс, у меня больше нет козлов,– вчера я бро¬сил тебе последнего. Что мне делать теперь?
Алпамыс отвечал:
– На, возьми! Вот дудка – сурнай
Из козлиных рогов-костей!
На дороге садись, играй,
Все, что хочешь, играй на ней!
Спросят: кто смастерил ее? –
Лучше ты прибегни ко лжи;
Кто тебе подарил ее –
Каракоз одной расскажи!
Кейкуат, взял дудку – сурнай, спрятался в придорожных кустах и заиграл на ней.
Мимо проходила Каракоз со своими подругами. Они ра¬зыскали его в кустах и спросили:
– Где ты дудку взял, отвечай!
Кто тебе смастерил сурнай?
Ты ответишь нам или нет? –
Но молчит Кейкуат в ответ.
Тогда девушки повалили пастуха на землю и стали топ¬тать его ногами, спрашивая:
– Кто тебе смастерил сурнай?
Где ты дудку взял, не скрывай!
А не то пойдешь на тот свет! –
Но молчит Кейкуат в ответ.
Тогда они развели костер и втащили в огонь связанного Кейкуата, приговаривая:
– Где ты дудку взял, негодяй?
Кто тебе смастерил сурнай?
Говори
Иль гори В огне!
И в ответ пастух из огня:
– Не боюсь я ваших угроз!
Все скажу одной Каракоз.
Каракоз, подойди ко мне!
Каракоз, послушай меня!
Отошли этих ведьм домой!
Ни к чему мне эта игра.
Всё тебе расскажу одной!
Каракоз подруг прогнала,
Вывела его из костра И, сказав:
– Не попомни зла! –
Пастуху вопрос Задала:
– Где ты дудку взял, отвечай!
Кто тебе смастерил сурнай?
Кейкуат сказал Каракоз:
– Я отвечу на твой вопрос.
В черной яме пленник сидит,
Нет по силе равных ему,
Он по духу–прямой джигит,
Он от скуки взялся за труд:
Из костей и рогов
Ста твоих козлов,
Сидя в яме на дне,
Смастерил сурнай,
Смастерил и мне
Подарил сурнай.
Алла мысом его зовут.
Покраснела ханская дочь,
Побледнела ханская дочь,
Сердце захолонуло в груди,
Сердце заметалось – точь-в-точь
Птица горлинка в западне.
Говорит Каракоз: – Веди
Поскорей меня, Кейкуат!
Покажи немедленно мне
Тот зиндан, где страждет батыр.
Возврати мне покой и мир!
И за Кейкуатом она
Побежала, устремлена
К сокровенной цели своей,
Оперенной стрелы быстрей.
Не касаясь легкой стопой
Пожелтевшей травы степной,
К милому летела она.
Солнце не успевало обжечь
Узеньких девических плеч.
И вздыхала степь тяжело.
Марево дрожало вдали.
Солнце до зенита дошло,
В огненной купаясь пыли.
Глядь – на ржавой коже земли
Зазияло ямы жерло.
Каракоз и Кейкуат,
Глядя вниз,
У ямы стоят,
Наклоняются и зовут:
– Тут ли ты, Алпамыс?
– Я тут!
Каракоз говорит:
– Семь лет,
Как я твой потеряла след,
Я семь лет о тебе грущу,
Проливая потоки слез,
Я с тобою встречи хочу,
А зовут меня – Каракоз,
Я – калмыцкого хана дочь
Научи, как тебе помочь
Возвратиться на белый свет?
Как, скажи, нам избыть беду?
Я на все для тебя пойду!
Алпамыс говорит в ответ:
– Не забуду твоих забот.
Но тебе не спасти меня.
И никто меня не спасет,
Кроме Байчубара-коня.
Ты не знаешь, где он теперь
И в ответ ему Каракоз:
– Заперт он в железный сарай, –
Замкнута железная дверь
Трехпудовым стальным замком,
Часовые ходят кругом.
Что мне делать? Совет подай!
Тогда Алпамыс бросил ей свою одежду, и она поймала ее.
– Надень ее на себя, – сказал Алпамыс.– Она хранит мой запах, которого не забыл конь. Подбери волосы под шап¬ку, выпачкай лицо дорожной грязью и, переодевшись дуаной , прохаживайся возле железного сарая с подветренной стороны, чтобы Байчубар почуял мой запах.
Каракоз так и поступила.
Едва Байчубар почуял запах своего хозяина, он разрушил железную стену сарая, разогнал дозорных, подбежал к мни¬мому дуане, понюхал его и, радуясь, принялся скакать вокруг него.
Тогда к дуане вышел хан Тайшик.
И сказал удивленный хан:
– Из каких ты явился стран?
Кто ты? Не Алпамыс ли ты?
Ухо ты его или глаз?
Не бывал ли ты среди нас?
Мне знакомы твои черты!
Хану говорит дуана:
– Хан, какой же я Алпамыс?
Он моложе меня в семь раз,
В Жидели-Байсыне кумыс
Я в былые годы пивал,
Гостем у казахов бывал.
В те далекие времена
Был трехлеткою Байчубар,
А, как шестимесячный, мал,
Потому что тяжко хворал.
Шерсть, как войлок, была на нем.
Я сварил травяной отвар,
Малость пошептал, поплевал,
Хворь с коня сняло, как рукой,
Стал он резвым, гладким конем,
А теперь – он тощий такой
Предо мной стоит, на свое
Горько жалуется житье.
И калмыцкий хан говорит:
– Неподатлив он, как гранит,
Девяносто человек
Он копытами посек
И зубами перегрыз.
Он свиреп, как Алпамыс.
Потрудись на меня,
Укроти коня!
– Хорошо, – сказал дуана, –
Я коня укротить могу,
Но мне щедрость твоя нужна.
Ты мне дашь не один аркан –
Дашь мне сорок арканов, хан,
Не один овечий курдюк –
Ты мне сорок дашь курдюков,
Кованый откроешь сундук,
Наибольший из сундуков,
Да приму я из ханских рук
Алпамыса копье, и меч,
И кольчугу с могучих плеч.
И хочу я предостеречь,
Чтобы семь ночей и семь дней
Не тревожил никто меня.
На восьмой – укрощу коня,
Станет он ягненка смирней.
Хан Тайшик дал Каракоз – мнимому дуане – все, что тот потребовал. Когда хан ушел, Каракоз нагрузила оружие и овечьи курдюки на коня и взяла его за повод.
И тогда велел дуана
(А по правде – ханская дочь)
Горожанам объявить:
«Уходите, мол, с улиц прочь,
А иначе вас этот конь –
Алпамысов конь, конь-огонь,
Может насмерть передавить».
И во избежание зла
Все ушли, как в песок вода,
Все попрятались – кто куда,
Не оставили и следа,
Словно кладбище, город стал.
И поводья в руки взяла,
Села на коня Каракоз.
Конь к зиндану ее понес.
Конь к зиндану ее принес.
Связаны арканы в одно,
И привязан конец к седлу,
А другой опущен в зиндан,
И, пройдя кромешную мглу,
К пленному батыру скользит,
Падает на самое дно.
«Не ловушка ли, не обман?» –
Размышляет Алпамыс.
Видит – он не один стоит,
Сорок праотцев стали вкруг,
И средь них и Шашты-Азиз.
Сорок пар их благостных рук
Прикрепили аркан, и вот
Вверх батыр, как бадья, плывет.
Натянулся аркан тугой,
А вверху Байчубар лихой
Так и роет песок сухой,
Напрягается во всю мочь.
Смотрит в яму ханская дочь,
Руку пленнику подает:
– Честь тебе, джигит, и почет! –
Алпамыс выходит на свет.
Так батыр покинул зиндан.
Встал на землю, качнулся он,
От свободы и ветра пьян,
Светом солнечным ослеплен.
Каракоз он благодарит,
Принимает из рук ее
Меч булатный, надежный щит.
И свою броню, и копье,
Опоясывается мечом,
Подкрепляется курдюком,–
Ест хвосты один за другим,
Наслаждаясь нежным жирком,
Этим благовонным жарким!
Пред батыром играет конь,
Выгибает шею кольцом,
Тычется батыру в ладонь,
И дрожит, и горит огнем,
И свечой над землей встает,
Алпамыса зовет в поход.
И в предчувствии ратных гроз
Алпамыс озирает мир.
Как река, беседа течет.
Белогорлую Каракоз
Ласково целует батыр,
Улыбается ей светло,
Соколом взлетает в седло,
Улетает в седую даль.
Клонится под ветром ковыль,
Стелется дорожная пыль…
Понял, наконец, хан Тайшик,
Что вкруг пальца он обведен,
Заревел, как бешеный бык,
На себе рванул воротник
И с престола сорвался он,
Повелел в барабаны бить,
В трубы-дудки громче трубить,
И созвал он со всех сторон
Воинство в сто тысяч клинков.
Сел средь площади на престол,
Взором грозен, лицом суров,
И такие речи повел
Обуянный страхом Тайшик:
– Балуаны – мои силачи,
Грозный рок над нами навис.
Обнажите свои мечи:
Приближается Алпамыс!
Но страшиться я не хочу,
Ибо я богами храним.
Балуаны, мои силачи,
Великаны, мои палачи,
Я сильнейшему поручу
В поединке встретиться с ним.
Если крепок будет удар –
Вашим станет конь Байчубар.
Властною рукой усмирен,
Пусть кудахчет курицей он!
Кто, скажите, хочет из вас
Биться с Алпамысом сейчас?
И выходит батыр Таймас,
Он могуч и широкоплеч,
У него дубина в руках,
У бедра висит на цепях
Весом в тридцать батпанов меч.
Встретится Таймасу гора –
И гора ему нипочем;
Размахнется Таймас мечом,
И дубиной поддаст потом –
Гулкий гром прогремит в горах,
И рассыплется камень в прах.
Был он хану правой рукой,
Этот слоноподобный Таймас.
Он любой Выигрывал бой,
Как голодный волк, до конца.
Он без отдыха, день-деньской,
Беспощадно бил по врагу,–
Он догонит в поле бойца,
С ног собьет, скрутит в дугу.
Перед ханом склонясь, Таймас
Говорит: – О мой падишах!
Я к единоборству готов.
И скажу без хвастливых слов –
Я врага у всех на глазах
Обескровлю и растопчу,
И в награду за подвиг мой
Байчубара я получу!
Слышен частый топот копыт:
Алпамыс на битву спешит.
И Таймас летит на врага,
Как летит на дичь пустельга.
Держит над головою щит,
Диким голосом верещит
И грозит дубиной своей:
«В мире нет, мол, меня сильней!
Смелым соколом Алпамыс,
Белым соколом Алпамыс,
Падающим долу с небес,
Кинулся наперерез
Нападающему врагу,
Не остался пред ним в долгу,
Н дубиной не дал взмахнуть,
Голову Таймасу отсек.
Туловище без головы
По степи продолжает путь,
Катится голова средь травы,
И поблескивают из-под век
Вытаращенные белки.
Кинулись калмыки гурьбой
За катящейся головой.
Алпамыс налетел на них
И убил пятерых,
Зарубил шестерых
И поранил десятерых.